Вместо Понедельника

Поехали мы в воскресенье в горные леса (тут рядышком, меньше часа езды) погуляти. Снимали эротические фотографии земляничных деревьев. Скажем, попа такая темнорозовая, из нее муравьи ползают.

Я это к чему? Человек мысленно накладывает на явления природы человеческое лицо. Даже на социализм пытался. Для чего это? А как бы для узнаваемости. Вот в мультике и у краба, и у осьминога ка¬кое-то лицо имеется, по этому лицу мы его и узнаем, идентифицируем. Без лица это был бы один из предметов, а с лицом – мы его знаем и улыбаемся. А потому что для нас лицо – самая читаемая часть видимой вселенной. Кошка и собака лицо нарисовать не могут, да они лицо и не читают, они запахи читают. Поэтому они то, что требует быстрой идентификации, обозначают запахами – где пописают, где покакают, где щекой потрутся. Придет другая кошка или собака – и прочитает, что написано. Это же письменность. Причем тут не нужны особые буквы, способность читать такую пись¬менность где-то в генах записана. Первичные, так сказать, знаки. Семиодинамика...

Тут недавно зашел в ближайший калидж спросить, нет ли у них курсов английского для таких, как я. Мне предложили вместо английского заняться герменевтикой. А я ведь занимался герменевтикой, да. На семинаре по семиодинамике, на матмехе, организовал такие чудеса некто Рэм Баранцев, большой оригинал. На семинар хаживали люди из семинарии и даже из академии (разумеется, ду¬хов¬ной). Приезжали и пророк Илья Дворкин из города Салавата. Лохматый Илья произносил уче¬не鬬шие речи, из которых помню лишь "в знаниях нас интересует, собственно, только 'зна'"... Сводил зна¬ния к узнаванию, видимо. Семинар потом был с партийным грохотом закрыт, когда одна дама, ка¬ковой, по ее глупости, мало давали слово, настучала партсекретарю Буравцеву. Но пока не закрыли, там было очень мило – после семинара наиболее узкий круг ехал всей гурьбой в гости к Ма¬ше Ви¬ролайнен (я вот эти химерические сочетания люблю – Мария Ароновна Виролайнен – вообразите Арона Виролайнена, или Медея Салмановна Иванова – вообразите Салмана Иванова. Очевидно, что и тот, и другой – химеры, порожденные советским законом о записи актов гражданского состояния, ког¬да мать-одиночка записывала ребенка на свою фамилию, но была вольна придавать ему (по-анг¬лийски сказали бы – ей) любое отчество, только таким образом и закрепляя в официальном со¬ветс¬ком фенотипе рецессивный, в случае матери-одиночки, отцовский генотип). У Маши все ели-пили, но, так как общество было смешанное – православные, евреи, йоги, философы, то каждый чего-нибудь такого особенного не ел, и каждый спрашивал – а вот этот торт содержит то-то и то-то? И Маша отвечала, что содержит торт; кому-то доставалась вишенка с торта, кому-то бисквит, а кому-то приходилось жрать эту вязкую белую гадость, которую любили класть в торты славные советские кулинары... а торты брались, натурально, прямо внизу, в универсаме "Охтинский". От кофе не отказывался никто.

Маша, вообще, была умнейшая женщина, надеюсь, что она уже не работает в своем Пушдоме, а про¬цветает где-нибудь по эту сторону гринвичского меридиана. Да, и, надеясь на это, я, пожалуй, прпущу секцию про голландского попа. Лучше расскажу другое, чего там, давно не болтал, да и Клюшечка способствует раскрепощению языка.

Был такой в Питере Евгений Щербаков. Математик, своеобразный персонаж, занимался какими-то глюкозными конструкциями, но при этом вполне находил себе место в каких-то страшных военных конторах, где его, впрочем, не допускали до секретов, потому что на него имело зуб КГБ. Зуб состоял в том, что он развелся с дочерью какого-то важного гебиста. Гебист на него насылал своих ребят, те его били, потом соседи заочно его поставили на учет к психиатру – что выяснилось уже когда Же¬ня стал оформлять куда-то выезд на ПМЖ.

Жил Щербаков окнами на Невский, и, похоже, был не дурак жениться – но жить потом с этими бабами ему, похоже, не хотелось, и он быстро разводился, оставаясь со своим котом, которого единственно и любил, даже носил ему траву из парка, чтобы кот мог поваляться на травке. Так вот, од¬наж¬ды Евгений Сергеич шел по Литейному, и ему бомж предложил купить книжку за 100 рублей. Столько денег у него отродясь не бывало, а была десятка, и, взвесив в руках толстенный фолиант начала 17-го века, Щербаков предложил бомжу десятку, ну что делать – бомжу и десятка сгодилась.

Фолиант был чем-то вроде тогдашнего "Огонька" – сборник различных статей, в основном направленных на критику католической церкви и Маринки Мнишек. К Маринке Мнишек претензия состояла в том, что, когда ее вводили в церковь, то ее трижды не обмакнули, а только окропили. К католической церкви претензий было больше – ее даже в групповухе обвиняли, потому что там утром служит один поп, днем другой, а вечером третий. Интересен сам подходец православный. Но понять автора можно – автор был Филарет, бывший Тверской князь Федор, отец Михаила Романова. Его постригли в монахи и послали (кто послал? я так никогда и не узнал) в Польшу уговаривать тамошних князей поруководить Русью; в Польше его почему-то посадили в тюрьму. (Если так задуматься – вот есть князь... вдруг его стригут, куда-то посылают, он идет, выполняет задание... что, Органы были всегда? Или в России MKULTRA было более успешным, чем в США? Впрочем, тогда и США-то никакого не было.) И вернулся Филарет несолоно хлебавши – но затем стал тискать вот такие вот статейки про Маринку да про католиков вообще.

Было очевидно и по шрифту и по тексту, что книга где-то начала 1600-х, но я был уверен, что это рукопись, и понес в Пушдом показать, чтобы оценили хоть примерно, что за сокровище отхватил Щербаков. И вот Маша повела меня темными коридорами, мимо завернутого в тряпку и поставленного мордой в угол памятника Горькому, мимо старинных часов с безделушками, к Коле, который все знал. Коля сразу же сказал, что книга эта напечатана в 1600-таком-то году, особой ценности не имеет, но, если я хочу, могу пойти в университетскую библиотеку, там знают лучше. Ну и все... за ис¬ключением того, что вечером того же дня мне пришлось вступить в серьезную драку с тремя ху¬ли¬ганами около метро; хулиганы намеревались отнять у меня сумку, где и лежал этот фолиант; кончилось тем, что два хулигана убежали, а третьего я пытался задержать, но делал это одной рукой, дер¬жа в другой сумку; хулиган вырвался и убежал, оставив мне в руках свою куртку; я пошел к ментам, где и составили протокол о добровольной сдаче куртки, а хулиганов менты ловить не стали.

Впрочем, во всех этих ненужных знаниях нас должны интересовать только "зна".