cinquante sept

 Мы уже ходили в новый садик, где унитазы, и стенки оштукатуренные. Но все равно, истопник топил печи, а картошка лежала в начале коридора в огромном коробе, рядом с кабинетом заведующей, Клавдии Ивановны. Клавдия Ивановна была строгая и молчаливая. Однажды она поймала меня и Витьку Камакина в коридоре (уж не знаю, как мы смылись), завела к себе в кабинет, и заставила каждого прочитать стихотворение. 

Витька был как бы мой приятель, да не совсем. Однажды осенью он принес в садик стеклянную пробку от флакона для духов. В те поры и духи были экзотикой, и стеклянные пробки тоже. У Витьки был отец электрик, и мать учительница. Мать похожа на артистку Савину, а отец на артиста Баталова. Ну это я этот фильм посмотрел года два назад; но стиль этот мне был знаком уже. Благородные. Отцы в ту пору вообще были дефицит; после войны мужиков было маловато.

Так вот, о пробке. Витька сначала все похвастался этой красивой стеклянной штучкой, а потом подарил ее Вовке Белякову. Меня этот жест поразил до глубины души. Витька с Беляковым не дружил; а подарил из чувства самосохранения - Беляков был альфой. У нас в группе было двое альф, Вовка Беляков и Генка Большаков. Вовка представлял собой культурное население, аккуратный такой, причесанный, а Генка - крупный представитель пролетариата, нечесаный охламон. Или охломон (это же от охлоса?). Они пару раз дрались, но вообще у нас драться было не принято; так что просто поделили племя на две части, наверно.

И вот в результате этого витькина подхалимажа я его с тех пор не очень-то уважал. Так-то играть играли, он ко мне в гости хаживал, позже, я к нему - но доверять, это не.

Двор детского сада был ничего так, горка, песочница. В том же доме, где был детский сад, на втором этаже жил инвалид (ну дык, СССР). У инвалида была машина, инвалидка, и он на ней иногда ездил. Вообще-то машин было мало в городе. Когда мы группой шли куда-нибудь, взявшись за руки, медленно, и вдруг по мостовой ехала машина (обычно полуторка, военной раскраски), то все сразу нараспев начинали громко - "машина, машина!"

Ходили мы я не помню куда; раз нас сводили на экскурсию в конюшню, где конюх нам показывал, как лошадь запрягают и распрягают. И названия всех предметов; я только хомут запомнил. Да оглобли. Ну а вожжи всякий знает и так.

В группе потом нам вывесили картинку с лошадью, для "рассказа по картинке". Витька подошел, рукой показал на лошадь, и басом, уважительно, сказал: "лошада!" Ну вы уже поняли, что для меня он был лошара, как сейчас говорят. Тем более, неграмотный. Ну хм, в группе я один был грамотный, и читал все, что попадется под руку или вообще в поле зрения. Все вывески, плакаты, лозунги, шли с матерью, читал вслух. И еще я очень хотел, когда вырасту, купить кожаное пальто. Я тогда не знал, какого сорта люди носили в те поры кожаное пальто.

Зимой, т.к. была горка, то мы в детском саду катались с той горки. Но что это за горка, боже мой, неудобно вспомнить. Для малышей.

Так что однажды я не вытерпел, уговорил Генку Большакова, и мы смылись, пошли ко мне домой, я отпер дом, взял большие санки, и мы с большой горки на больших санках гоняли только так. Потом я санки отвез обратно, а вот куда делся ключ от дома? Т-образный большой железный ключ; торец квадратный... куда я его дел? С тех пор избу отпирали старыми ржавыми ножницами, которые всегда лежали на полке на крыльце.

Мне, наверно, сильно попало за это дело - но у меня память как-то так устроена, что я не помню наказания ни за одно мое прегрешение. Била меня мать, да; но за что - убей не помню. Как кот. За что?!

Летом мы с детсадом поехали на дачу, в Чухчерму. Сейчас никакой Чухчермы на карте есть (хз почему; на самом деле, деревня-то есть). Красиво там, крутой берег Двины. Я там, в лагере, научился заплетать косички, девочке Тане. Лица я таниного не помню, а помню голову сзади и косички и красные ленточки. Вот с Таней я и забыл свое обещание жениться на Лидке Морозовой, что давал за год до того. Забыл. Вспомнил уже много лет спустя, когда Лидка была уже замужем за евреем врачом, и даже уехала в Америку. Нет, я ее так и не нашел. Ну да что ж теперь-то. Зато косички научился заплетать.

4 октября случилась офигенная вещь. Запустили спутник. Бабушка моя говорила - ну что, коробочка там летает. Я ей впаривал всякую хрень про космос, про первую космическую, про невесомость и вакуум. Но для нее мои речи звучали столь же нелепо, что и советское радио. Тем более, что фигни я всякой нес тоже порядочно. Узнав, что люди произошли от обезьян, и это было давно, я решил, что лет сто назад, наверно. И рассказывал бабушке, что сто лет назад обезьяны превратились в людей. Бабушка со мной не спорила; не было у нее такого обычая, спорить с кем-либо. Максимум, что она допускала - это вздохнуть да помянуть господа.