Observations

Не так давно я на фесбуке нашел Монзикова; зафрендились. Но это был не тот, это был его брат. А сам Монзиков пошел в менты... ну и... короче, эх, как все быстро течет.

Тем двором мы ходили регулярно. Раз идем - Коля, Филя, Аришка, я, еще там народ. Аришка такая, подначивает, мол, ты, Филя, все время хвастаешься, а в реале не демонстрируешь. А ты, Вова (я тогда был Вовой для коллег, а для начальства - Владимиром Николаевичем (далеко еще?)), говорил, что можешь руками голубя поймать - ну вот они, голуби, лови (hic salta). Ну чо, ну поймал. Голуби же глупей кур. После чего Аришка как-то подкрутила фитилек.

Ну это фигня, это просто рецидивы памяти.

А раз мы в Нижневартовск ездили, такой нелепый город на Оби. Валера, Гриша. Ну поражает, конечно, альтернативная Россия. Когда вот стоишь ты, ждешь автобуса. Мамашка на остановке пеняет дочке: "если ты, блядь, будешь себя плохо вести, я тебе руки поотрываю". Подходит автобус. Все ломятся. Меня отпихивают нахер в сторону. Я в автобус не попадаю. Причем, и народу-то мало, и автобус полупустой, и не сказать, что я особо интеллигент. А вот.

Окрестность Вартовска - это ой. Нефтяные озера. Нефтяные ручьи. Если сравнить вот с Беларусью. В Беларуси все АККУРАТНЕНЬКО. Все в порядочке. А тут - какие-то оккупанты нах. Хантов и мансей загнали если не в резервации, так в глушь лесотундры. И вот, добывают. Бля. Ханты с мансями болеют, потому что ловят рыбу в Оби, а рыба там вся больная, у нее опистерхоз (называемый там "эпистерхоз"), у местных тоже опистерхоз (это черви в печени); они снимают боль водкой, а водку им не продают...

На обратном пути мы заехали к бурмастеру в гости, у него в Вартовске тоже квартира. Пили коньяк, слушали Высоцкого. Высоцкий такой говорит - "у меня есть друг, Юра Манин, математик..." Чо?! Он Юрия Ивановича знает?! Который писал однажды - "хотите увидеть четырехмерное проективное пространство? Выгляните ночью в окно, посмотрите на небо..."

Эх.

Потом мы еще с Волчегурским ездили; торчали на буровой. Среди лесотундры. Ближайшее культурное место - еще буровая, в трех километрах, по грунтовке. Мы с Волчегурским раз туда ходили, чисто от нефиг делать, шли, пели песню, которой меня Волчегурский меня научил - "по аллеям тенистого парка с пионером гуляла вдова..."

А так что, ну вот зайдешь ты в лесотундру (тайгой эту поросль назвать язык не поворачивается). Кусты, ручейки нефти... грустно, блин.

Буровая в такой глуши, что телевизор вообще ничего не ловит, когда ЭВМ включена. Он тогда ловит содержимое дисплея. Beats me, how. Я не электронщик. Я тыкал пальчиком в клавиатуру.

Бурят вообще там очень интенсивно. Люди работают. Это надо посмотреть. Ни минуты на разгильдяйство. Все заняты, все шуршит. Но...

Да ладно. Вот еще Новый Уренгой тоже. Мы туда с Ирой ездили. Ну... ну вот летишь до Сургута. Потом ночь на поезде. Выходишь посреди тундры. Снег. Пусто. Ну мы типа знаем, куда идти; а снег не глубокий. По азимуту. Пара километров - и ты на буровой, на сверхглубокой.

Солидное такое заведение, сверхглубокая. Удобные вагончики, детсад, бассейн; буровая внутри помещения; отдельное помещение, двухэтажное, где наша ЭВМ. К нам приставили, "сотрудничать", жену начальника, Клавдию Васильевну. No shit, если вы помните "День Нептуна", там вот эта вот, и ведет себя точно так же. "Постой, Нептун! Ведь ты мужчина! Ты женщине дорогу уступи!" - вот все такое. Вот она так покровительственно с нами. А мы с ней с ирониею.

Конечно, систему-то мы подемонстрировали, но бурить там нечего было. Их буровая по большей части поломата была. А последний раз, пока чинили. один мужик заглянул в бездну, а тут как раз сверху колонну опускали. Так что его голова теперь на глубине 7500 лежит. А остальное похоронили.

Я, правда, не успел особо там поразбираться - меня какой-то грипп схватил, и я лежал в вагончике, Ира мне чай носила, а я все что мог - это заучивать Северянина. "Она читает зимой евангелие", "Из лепестков цветущих розово-белых яблонь", "Она идет тропинкой в гору"... Говорил ли я, что Северянин, после Мандельштама, мой самый любимый поэт?

Короче, как я оклемался, так мы поехали обратно, через Новый Уренгой, где в аэропорту никаких билетов не было, кроме как до Минска, и мы полетели в Минск. Потому что в Сибири первейшее желание - how the fuck do I get the fuck out of here?! Ну там ночь в аэропорту, похожем на ангар. Да пофиг. Мы в Европе!

Все, больше я в Сибири не был, и, надеюсь, никогда не буду.
 

 Ну вот, и настал 1986-й год. Представьте, в начале 86-го мы и не знали, что это вообще за год будет. Комету уже забыли; сидели работали, у нас было все хорошо. В середине апреля я поехал в Речицу на очередные испытания. К тому времени я был большой любитель правильной езды в командировку. С собой брал чайничек, чтобы не у проводника брать его химикаты, а самому заваривать; от проводника только кипяток, и то, если в нашем вагоне нету, так можно в другом взять. 

Мы поехали с Колей Акимовым и с Филатовым. А еще я взял велосипед. К тому времени я стал завзятым велосипедистом; попробовав годик погонять на "Чемпионе", который мне давал на время Вова Чернов, наш же коллега, и муж Валентины Юрьевны, я уже понял, что не могу без велика, как Ватсон без трубки, и купил себе велик на велорынке, 70 рублей стоил. На трубках, да. Трубки у меня регулярно прокалывались, но я насобачился их чинить - разрежешь лезвием, заклеишь, потом зашиваешь, и клеем, и все норм. 

Вот, и я погрузил свой велик в отсек для багажа (мы ж в купейном ехали, чо), и с комфортом так.

Вообще моя идея была поехать посмотреть фрески Исачёва в Мозыре (или в Бобруйске? Нет, в Мозыре).

Так что в один прекрасный выходной я сел да попилил по Беларуси. Ну что, дороги ж там прекрасные, и водители тоже. Но почему-то я странным образом себя сдерживал от шальной мысли - свернуть в последний момент под какой-нибудь встречный МАЗ - и закончить все это, быстро и легко. Стоило каких-то трудов уговаривать себя, что не. Не. И нет, это не выглядело как желание покончить с собой. Это было желание покончить со всем этим. Ну как бы поднадоело все. Но не, уговорил.

Приезжаю это в Мозырь, заявляюсь в церковь. А там бабка, и бабка меня не пускает! Говорит, в велоштанах в церковь не положено! Да бля. Ну вот чо. Да ничо. Так я и не посмотрел на фрески Исачёва. (Впрочем, сейчас-то я Исачёва квалифицирую как голимую попсу - но тогда все говорили ему "вау"). К тому времени Исачёв как раз умер. Ну не будем, ладно.

Так что вернулся впустую.

25-е был последний день испытаний; Филатов то ли слегонца пьян был, то ли чо; короче, наша система говорит, мол, для оптимальности нужно 110 оборотов в минуту и нагрузку на долото 41 тонну. Это, конечно, все как-то слишком - но программа считает, что нет. Ну и Филатов бурмастеру такой - ну чо, давай! Мастер тоже был подвыпивши, и разрешил это дело. Буровая (125 тонн, не забываем) вся такая затряслась, как будто у нее оргазм, с диким грохотом (как море Чёрное к изголовью) - бубум-бубум! Мы так секунд десять побурили - и прекратили эксперимент. Нахуй-нахуй, сказал бурмастер. Но опыт получили. Получили, да.

Короче, на этом наши испытания завершились, и на следующее утро мы на электричке в Гомель. Ну или там дизель, а не электричка, не помню уже. 

Ну и вот у меня велосипед с собой; можно по Гомелю поездить (там красивый берег, и вообще ничо такой город; рынок тоже занятный) - а мне лень. Лень! И я четыре часа просидел в зале ожидания вокзала, читая книжку. Думаю, так я типа спасся. Потому что в то утро больше всего и выпадало радиоактивных осадков. Если б я ими там надышался, за четыре часа, я б тут уже давно ничего не писал. Как Рома Пронюк.

Ну и вот, и приезжаем вы в Питер; на следующий день на работе Коля Виноградов задвигает байки, мол, слышали, по Бибиси говорят, какой-то взрыв на атомной электростанции.

Я много лет думал, что был соучастником этого советского бардака, что требовал энергию, и был отложен ремонт, и т.д. Нет, я тут ни при чем; выяснил постепенно. Но ощущение ответственности как-то осталось.

К концу мая в общем-то все уже начали понимать масштабы - и наш профсоюз, или, наверно, наше КБ, вытащило всех детей сотрудников Речицкого отделения, в наш пионерлагерь "Чайка". Речицкие родители отнеслись к этому с пониманием и энтузиазмом (что вообще-то для них редкое явление; обычно тупизна зашкаливала - с нашей точки зрения). Детей привезли; тут же в баню на Дегтярной - т.к. на вокзалах везде были блок-посты, всех меряли на радиацию. На Мытнинской у них отобрали сандалики, а у некоторых и майки. Ну и там дезактивация, с каким-нибудь дегтярным мылом, вы ж понимаете. Короче, шок у детей; они-то думали (и им по телевизору говорили), что все под контролем.

В лагере "Чайка" им тоже не то чтобы понравилось. Во-первых, нет борща в меню. Во-вторых, заставляют бегать босиком на озеро, и там купаться. Так что пошли письма родителям, с жалобами. Меня отправили в лагерь разбираться. Ну что, я там нашел Асю (а она большая фанатка была этого лагеря); с Асей договорились, что она возьмет шефство над речицкими (да она уже там подружилась с некоторыми); поговорил и с речицкими детьми. Ну вот им все тут чуждо было.

Ну и стали поодиночке приезжать родители и забирать своих детушек. Последним приехал Рома Пронюк; он забрал не только Машу, но и всех оставшихся детей. Ну что ж. Родители, это их право. Если они хотят... Я проводил их; на прощание угостил всех мороженым в мороженице. Что ж поделаешь.

Наши туда, в Речицу, все равно ездили; возили из нашей гражданской обороны приборы ДП-5. В Речице их вскоре отбирала гебня. Что интересно - а гебня-то откуда знала? А им кто-то из этих идиотов доносил же.

В конце июня где-то решило начальство отправить туда в командировку Наталью Ивановну. Я тут взбеленился. Вы чо, сорокалетнюю женщину отправлять в радиоактивную зону? А если у нее потом будет рак, это кто будет отвечать? Ну и поехал я вместо нее.

В Речице уже народ как бы что-то понимал. Все знали, что вдоль Днепра, в кустах, полно дохлых птиц. Что радиация. Прибор как раз был у нас, и мы померяли везде; самое радиоактивное было - низ штанов Ромы Пронюка. Потому что он все выходные на даче проводил. Говорил - "землянику я сам ем и детей кормлю". Через несколько лет Рома умер от рака. Дети вроде бы нет.

Нет, не особо-то понимали. Их там отправляли в колхоз, в Хойницкий район, сено убирать. На мой вопрос - а не охуели ли вы, отвечали - "кто-то же должен это делать!" И там когда главный инженер Малин уехал к себе на историческую родину в Подмосковье, с семьей, его шибко осуждали, как предателя полигона, или что-то такое.

На полигоне начальник был человек умный и деловой. Там регулярно бульдозером сгребали небольшой верхний слой почвы, так что в общем-то ничего так уровень был. Ну 300. А в лесу уже тыща (забыл чего, микроретген в час?). Я там, увидев спелую рябинку, хотел сорвать ягодку. Меня остановили коллеги.

Ну и вот так вот. Ну я-то ладно, соблюдал. А потом после меня ездил Лев Михайлович; я думал, ну чо, физик, знает, как с радиацией дело иметь. А он бегом бегал от гостиницы до полигона, по обочине дороги. Ну Лёва, ну! Впрочем, ему от этого ничего не было.

В Питере мы тоже все меряли. Самое радиоактивное в Питере было - бороды у бородатых, да подоконники.

В августе у меня был отпуск; я в этот отпуск поехал попрограммировать по контракту, в Новороссийск. Там я жил один в гостиничном номере (редчайшее, по советским стандартам, явление), и работал в офисе с видом на бухту (не на Цемесскую, та дальше). Программировал на PL/I, ну и все такое. Для меня это был отпуск. Утром на пляже, читал документацию и планировал код; потом обед, офис, работа. Вечером шел от офиса в гостиницу, вдоль набережной, мимо пирсов, где стояли туристические суда (cruise liners). Т.к. софтяру я забацал быстро, и все у меня было готово, зашел раз на морвокзал, посмотреть, не покататься ли мне по Черному морю.

Пришел в гостиницу, включил бибиси на приемнике, постирал белые штаны (я их каждый день стирал), сбацал какую-то еду. Тут поднялся штормяга, ветром захлопнуло окно, оторвало антенну от приемника (я использовал телевизионную).

А утром в гостиницу стали поступать первые спасшиеся. С остановившимся взглядом, смотрящим куда-то поверх, на горизонт; босиком, вымазанные в краске. Толстых теток не было; спасшиеся были все здоровые молодые люди. Теток не было.

Вот эти два случая сильно изменили мой менталитет. Мне стало как-то стыдно своей нахрапистости. Как-то с тех пор я стараюсь, действительно, избегать последствий действий. Конечно, мое махание рукой не приводит к гибели сотен людей - но в душе-то именно так. Ты махнул рукой, а они умерли. Вот и стараюсь с тех пор скорее молиться, мысленно, за здравие. Не помогает, конечно. Не помогает.

Культурная жизнь. 

Нет, так-то это было советское учреждение, и когда Брежнев вялым манием руки повелел всем готовиться к Олимпиаде, и для граждан ввели какие-то ступени боеготовности (я сейчас нахожусь в стадии "бодрость и здоровье"), то нас иной раз даже не то чтобы гоняли на стадион, нет, мы с удовольствием ходили, и там бегали "за отдел". Из меня бегун тот еще, я стометровку быстрее 14 секунд в жизни не мог пробежать; но в нашем спорте главное было - участие. Ну вот, участвовали.

Но это фигня, у нас и самодеятельность была, в каком смысле? В переносном.

Т.е. вот мы с Гришей и Валерой выпускали "Оптимальную Правду". Первый номер был в формате стенгазеты, а последующие - в формате газеты, размером примерно с "Пионерскую Правду" (да, в СССР у каждого была своя правда). На первой странице как правило был большой портрет Леонида Григорьевича, и передовая за его авторством. Например, "О Предотвращении Последствий Действий". 

Ну это ладно. В стенгазете печатались стихи Исака Матвеича, мои стихи и песни. Одна песня, За Все Хорошее, вызвала было некоторый ажиотаж. А письмо квартета Абба в Нобелевский комитет, где они сетуют на то, что нобелевку по литературе дали не им, а, например, Бродскому (ну или Зинику, я забыл уже) пользовалось популярностью, и нас спрашивали, где нам удалось раздобыть это письмо. Ну где, где, что, у нас нету ручек и бумаги, что ли? Взял да навалял.

Также некоторую панику вызвала критическая заметка о беспорядках в книге учета прихода и ухода. Так-то у нас было приходи кто хошь когда хошь (хотя были и инциденты - но я именно что приходил и уходил когда хотел; Саша Цвеер приходил к двум, а уходил в полночь, предварительно сделав бекап - система его предупреждала, мол, бросай все и делай бекап), но книга учета лежала на тумбочке на четвертом этаже. Так вот, в этой книге порядковые номера прихода и ухода были не отсортированы. Ну понятно, что это я все и прикалывался над системой - а в стенгазете критиковал. Так вот, тетя Катя, которая этой книгой прихода и ухода заведовала, потом, прочитав критику в стенгазете, перенумеровала все записи прихода и ухода. Мне ее стало жалко, и я так больше не шутил.

А еще у нас была театральная самодеятельность. Тут, конечно, выдающийся сценарист-постановщик А.Гезенцвей сыграл свою роль.

Я с ним пытался соревноваться, и однажды поставил спектакль под названием "Протокол Одного Профсоюзного Заседания", где товарищи сидели за столом (а удобно, их текст перед ними и лежал) и несли всякую хуйню про соцсоревнование и экономию ватников к зимне-летнему сезону. Но это было не смешно, потому что близко к реальности. Зато Гезенцвей ставил постановки, о!

Однажды у него Коля Виноградов играл буровую установку. Коля длинный, он встал такой, расставив ноги, и что-то там крутил в руках, карандашик, что ли. Вокруг него бегала Лена Колотова и управляла. Потом Коля сжимал рукой клизму, и скважина давала то ли выброс, то ли фонтан (я уже забыл различия, но они существенные). Скважина оказывалась нефтяной.

Шоу эти давались на разные советские и несоветские праздники. Например, на восьмое марта. Меня заставили раз написать четырехстишия к восьмому марта, каждой женщине, в соответствии с их годом рождения (там какой-то "китайский нах гороскоп" замешан). Я написал два варианта, один официозный (скучнейший), а другой более зверский.

"Кролик встретил взгляд змеиный - это Роговцев с Эльвиной" - этот стих мне Эльвина Гургеновна не простила никогда.
"Есть у нас еще корова - это тетя Пишпарева" - Нинель Александровна, довольно дородная (по тем временам) не обиделась, а посмеялась.Хорошая была женщина, мы с ней потом собственные вектора большой матрицы считали на БЭСМ-6.
"Раньше две собачки были, и не лаяли, а выли; появилась нынче шавка, стала на машину гавкать" - это про Людмилу Павловну, Валентину Юрьевну, и примкнувшую впоследствии Арину Алексеевну.
"Есть у нас два крокодила - это Ольга и Людмила". Ольга - это моя жена, а Людмила - это Людмила Леонидовна, которую я же и заманил в нашу контору; умная женщина; научила меня правильно разговаривать с людьми, спасибо ей за это огромное.

Последнее такого рода событие было уже в разгар перестройки, когда какой-то немецкий Jakob был на телевизоре популярен, в зеленой рубахе и розовых штанах он нес какую-то хрень. По этому случаю я на Новый Год надел белые штаны, красную рубаху, зеленый пластмассовый галстук; нарисовал себе узенькие усы, как у пимпа, надел черные очки и прилизал волосы. У Исака Матвеича попросил проверить текст моей речи на немецком, и вышел и стал нести "Meine Damen und Herren!..." - народ оглядывался, спрашивая, кто это вообще такой - человек, с которым они десять лет работали, и тут здрасьте, guten Abend. Считаю, это был мой крупнейший сценический успех.

Ну а так-то совконтора же. Чаи ровно в 11, и потом ровно в 4, что ли. Приходили и люди из соседнего отдела, и даже дети людей из соседних отделов, например, смешливый Антошка, который печенюшку не мог доесть, потому что ржал над каждой шуткой. Антошка тогда в тридцатке учился. Я пытался его приобщить к программированию, но он тогда не проникся. Потом уже, лет через семь, мы вполне так забацали форт на паскале, на базе механизма виртуальных методов в паскале - спасибо Антону Милкерсу.

Другой сын сотрудницы, Киры Гуговны, был студент-физик, Лев Михайлович, и помогал Кире Гуговне программировать, какие-то там геологические, что ли, расчеты. Я ему предложил поработать с нами на полставки. Начали мы на полставки, потом он подсел, бросил свой физфак, пришел на полную ставку, и мы много лет с ним успешно трудились, форт забацали, потом в кооператив пошли, потом основали "СВОП", конторку нашу полуподпольную, потом разбежались. А, не, мы же еще с ним в Институте Арктики и Антарктики работали, после кооператива. Со Львом было нормально работать.

Ну и вот, и так мы жили не тужили. Посылали ли нас в колхоз? Да пару раз, наверно, куда-то в Шушары; как-то это не было критично. Иногда посылали нас помочь кладовщице привезти какие-то канцтовары со склада, и мы ездили с ней на склад и грузили канцтовары. Карандаши, резинки, дырокол (один), папки, ножницы. Все это считалось очень важным.

Контора была на 12-й линии, дом 13, и в те поры на Васине в общем-то можно было пообедать. Во-первых, молочная на 10-й линии, между Большим и Набережной; ох любил я ее. До сих пор скучаю по молочным... здесь ничего такого нет, чтобы вот можно было зайти и поесть каши. Ближайшее место - Лас Вегас, где в буфетах по утрам что-то такое есть, а так - увы. Еще было что-то такое на 11-й линии, что-то "Петровское", жаркое в горшочке, всякая такая фигня с претензиями. Я почему-то туда с Ниной Владимировной ходил. Она это дело любила, а мне было с ней интересно поболтать. Еще была райкомовская столовка. Райком КПСС. Туда так, через центральный вход, не пройдешь, ну или партбилет нужен, хз - а вот с заднего хода вполне. И там такой разливающий, Яша, прямо как у Чехова, выдавал суп и второе. Очередь была. Однажды стоим такие, и входят двое таких в пиджачках, в галстуках, и без очереди; я им пеняю, мол, куда это вы, граждане? (а они-то не граждане, они товарищи) - и они мне такие: "мы - аппарат!" Вот хуясе, вижу живых аппаратчиков. Онемел.

Еще было, например, детское кафе, забыл, как звать, на Среднем, на 15-й, что ли, линии. Так-то там ничо так, тоже с претензиями. Но однажды мы там поели пирожков - и траванулись нах. Сальмонеллез. Я, Людмила Леонидовна, Яша Печатников, Саша Цвеер, Гриша Бриль. Сальмонеллез - это по приятности примерно как операция на челюсти (знаете, когда десны разрезают и напильником пилят кость, вот такое). Хуже со мной еще не бывало. А Саша и Люда вообще навсегда испортили себе желудок этим делом. Конечно, попытки куда-то жаловаться, в какие-то СЭС, кончились ничем (для нас). Ну, наверно, кто-то кому-то передал какую-то сумму, как это было принято в СССР - но я ничего про это не знал и не понимал. Гриша понимал, но толку-то.

Но в целом, коллектив был очень даже. Т.к. больше 50% женщин, и зарплаты небольшие, то каких-либо конфликтов не было. Не, ну вот один помню. Валерий Иваныч раскапризничался и потребовал, чтобы его назначили ГКП. Так-то я был ГКП, главный конструктор проекта, то есть. Но у Валеры были рычаги, о которых мне не рассказывали тогда, это я сейчас знаю, что он угрожал. И чо, ну ничо, я стал руководителем группы; зарплата та же, работа та же; а должность мне всегда пох была. И чо, Валера сейчас, я надеюсь, давно сдох (с одной-то почкой), а я тут куролешу, вас развлекаю. В итоге-то не хер ли с ним? Вот; но меня он ненавидел и до того, и после.

Однажды мы с Гришей приехали с буровой с готовым алгоритмом расчета проходки. Наши "технологи", они же "геологи", они же "математики" как-то не могли нарисовать дельный алгоритм, который по имеющимся входным данным вычислял положение долота, глубину скважины, сам факт, что долото на забое или нет, и когда на забое, то скорость проходки. Там много факторов нужно учесть; мы в Речице с Гришей все это понаблюдали и пришли к выводу, как надо. Вернувшись, нарисовали "лист изменений" (это так тогда пулреквесты назывались; Коля, который как раз был вместо Валеры, который был в отпуске, подписал это дело, мы имплементировали, вставили, и вопрос закрыт. А то вечно то одно, то другое неправильно считалось. Тут Валера приехал из отпуска, узнал, что без него алгоритм разработали, и стал буянить. Требовать, чтобы откатили. А мы такие - не, проехали. Тогда он написал пулреквест, чтобы откатить к "его" алгоритму. Ну пиши, пиши; я ж этот пулреквест не подпишу. Так ему и пришлось проглотить обиду. Да не хрен ли с ним, со стукачом. Пусть он там вертится на сковородке. Он много кому жизнь попортил, как впоследствии оказалось.

На полигоне стоит эта буровая, Уралмаш-125, к ней вагончик, где бурмастер ручки крутит, управляя; другой вагончик, где наша система; еще вагончик - столовка, и вагончики, где геологи да инженера сидят что-то там куролесят. И рядом лес, соснячок такой; в нем грибы - маслята, польские, зялёнки, падзялёнки; лепота!

Геологи у себя в вагончике делают какие-то пробы, керны изучают, промывочную жидкость что-то там анализируют. Промывочная жидкость - это что накачивают в бурильную трубу; она там внизу, на глубине 3км, выливается через шарошки, и идет вверх, уже вытаскивая набуренную породу. Характеризуется давлением на манифольде и количеством оборотов насоса (от которого линейно зависит поток жидкости). Ну что за жидкость - глинистый раствор, с добавкой всякой фигни типа алюмокалиевых квасцев да соли. Потому что вообще-то там, под Беларусью, километровый слой поваренной соли.

Ну, геологи - это профессионалы, они заняты тем, в чем разбираются. Бурильщики - это понятно, людям платят 500 р в месяц, и они отвечают за все эти железяки. А еще есть "инженеры-электроники" и "инженеры-программисты". Ну, "электроники" - это ладно; Валера Саблин починял ЭВМ по мере поломки, т.е., регулярно.

А вот "инженеры программисты"... там был один мальчик, и две девочки. Первые годы они изучали систему, изготовленную в Минске - тупо смотрели на блок-схемы, и так проводили дни. Они бы и на код смотрели, да систему команд не знали. А в обед, конечно, теннис - два часа тенниса каждый день, полезно для организма.

Потом эти инженеры перешли на изучение нашего кода. Мы блок-схем не рисовали, а сразу код писали, ну и документацию, чисто какая архитектура, как там месаги ходят (центром рассылки мессагов была программа "Секретарь"). И вот теперь они годами тупили в наш фортран. У нас уж и комментариев до хренища. Но непонятно. Питерским понятно, а речицким непонятно. Ну, такие уж "программисты". Фортран за эти годы так и не поняли. Да и не больно надо; у них же там то субботники, то комсомольские собрания; опять же комсомольский прожектор.

Однажды я с их доски объявлений содрал, себе в коллекцию, боевой листок Комсомольского Прожектора - осуждающий какого-то помбура, со знаменитой фамилией Муха, который, мол, был замечен пьяным; другой рабочий вообще в вытрезвитель попал. Мы их всех осуждаем и призываем.
 

А, и еще возложение цветов, по советским праздникам. Ну и за грибами, между обедом и чаепитием. Заняты люди.

Иногда они приезжали к нам в Питер, в командировку, и тоже сидели и изучали код наших программ. Тихие такие. Расскажешь им что-нибудь - слушают внимательно. Понимают ли - бог весть.

Мы для них были какими-то верховными божествами. Однажды мы с Аришкой приехали туда (вот с ней-то я и ходил в синагогу пиво пить); она сидит такая на крылечке вагончика нашего (где ЭВМ), и курит. Для белорусской культуры тех времен курящая женщина - это примерно как если бы я сейчас на работу в юбке пришел. Т.е. все это законно, но глаза лезут на лоб. Поэтому Арину из уважения называли Мариной. Ну что, Арина - это ж что-то крестьянское; а Марина - это о! "Марина пишет, что сломала ногу".

Короче, нас боялись. Меня боялись, Аришку боялись, Гришу боялись, Волчегурского боялись, Стремилова боялись.

Вот как-то раз я иду по тропе от столовки к нашему вагончику; поперек тропы стоит какая-то железная хрень. Я эту хрень взял, откатил, чтобы не мешала, пошел дальше. А Филатов мне потом говорит - ха, это ты железяку убрал? Ну я. Это, говорит, я нарочно поставил, для опыта над местными. Ну да; местные ее обходили по кругу. Типа поставлено - значит, так надо.

И однажды я приехал это на полигон, а в вагончике не на чем сидеть. А где, спрашиваю, стулья? А их начальство взяло себе в кабинет, они ж вертящиеся. Ну окей, я пошел, где-то нашел пару стульев, забыл уже, вертящиеся или нет (я не верчусь). Поставил. А потом мне донесли, что начальство там у себя в кабинетиках трепетало, что я сейчас приду, дам им по жопе, и отниму стулья. На самом деле я просто в Питер позвонил, сказал, чтобы прислали еще стульев, нам надо для работы.

Буровая установка - страшная вещь. Эти 125 тонн. Сбоку к ней приставлены бурильные свечи. Что такое свеча - это три бурильных трубы, свинченные вместе. Потому что ведь как, одно долото пробуривает ну там двадцать метров (это было советское долото; немецкие были то ли дороги, то ли под эмбарго). После чего все эти три километра поднимают потихонечку, и развинчивают, но не на отдельные трубы, а на свечи. Ставят сбоку колонны. Вытащив долото, меняют его - и все обратно. 

Чем отличалась наша буровая - все это делается автоматами. Не только развинтить-свинтить, но и взять свечу или трубу аккуратно, поставить сбоку - или наоборот, взять свечу сбоку и привинтить к колонне.

А когда оно бурит, то смотрите, два огромных насоса гонят (40 оборотов в минуту) под давлением, скажем, ну 40 атмосфер (это на уровне земли) эту самую жидкость; бурильная колонна вращается, типа скорость 100 оборотов в минуту); все эти два километра висят на крюке; от крюка трос, и к этому тросу присобачен датчик перемещения, который кодом, если не ошибаюсь, Хэмминга передает положение. Точность этого датчика 2см; все ходит ходуном плюс-минус 5см. Скорость проходки, скажем, 4 метра в час. И нам надо вычислять скорость проходки, надо ловить тренд - как эта скорость меняется, надо ловить скачок скорости (символизирующий смену породы). Все это мы программировали, ха. Все это наши с Гришей и Сашей алгоритмы. Саша - это Саша Цвеер, он сейчас в Раанане живет. Умнейший человек. Хотя и не самый. Самый умный у нас был Яша Печатников, Сейчас Яша тоже в Раанане. Но о Яше потом.

Вот; а вечерами, конечно, мы куролесили... или не совсем. Они куролесили, а я сидел работал, скорее так.

Слыхали, был такой художник, Саша Исачев? Вот он в Речице жил, и к нему все наши ходили в гости, и Валерия Иваныча он даже портрет нарисовал, в форме рыцаря, и со слезой на лице. А я Исачева не видел. И хотел бы - да некогда было, работал все. Бля.

Вообще, у нас же контора геологическая, поэтому (где логика? не знаю) ездили в командировки парами, Я с Ирой, я с Аришкой; моя жена с Гришей, ну и так далее. Ну и, естественно, с кем-то надо пьянствовать же.
 

А, вот я забыл упомянуть, там самый продвинутый из инженеров был Рома Пронюк, носивший гордое звание западэнца. Жена у него была русская; и двое детей. Рома был человек хозяйственный, у него дача, все тип-топ. И мы к нему часто ходили, выпить да о жизни побеседовать. Ну и тоже, Рома тоже в Питер приезжал. Однажды мы поехали в отпуск, а Рома жил у нас дома, и заботился о коте Васе. Вася-то чо, за ним убирать не надо, я его научил туалетом пользоваться. Но кормить-то Васю надо. Вот Рома и кормил. Когда мы вернулись, Вася резво бросался даже на хлебную корочку.

 Теперь про хардвер.

Когда наша контора собралась приобретать ЭВМ М6000, нам предоставили помещение бывшей районной фильмотеки, под машинный зал. Фильмотека съехала, оставив много артефактов. Альбом пионерлагеря, сталинских времен. Древние (дореволюционные) слайды. Знамя пионерской дружины (на фоне которого я потом сфотографировался). Ну и всякие какие-то древние штуки.

Ну а мы, соответственно, как советские инженеры, своими руками подвесили потолок (там какие-то легкие плитки, типа шумоподавляющий), поставили фальшпол - и вот, зал готов. Втащили туда ЭВМ. Потом к ней добыли "лентопротяжки" - "накопители на магнитных лентах". Ленты шириной полдюйма. Если их вдоль нарезать, то как раз в бытовой магнитофон.

Всей этой хренью заведовали, конечно, т.наз. электронщики. Я не знаю, сейчас такие люди вообще водятся? Девопсы? Не знаю. Ну вот, а электронщики у нас заведовали ЭВМ. Гена Стремилов, Саша Барбас, да и еще кто-то. А, Лена Колотова (ее сын тут где-то в ДВ присутствует - он тоже к нам на ЭВМ хаживал, набирал в файла свой какой-то фантастический роман, семилетний... лучше бы он продолжал писать романы, а не становился таким придурком, каков он сейчас).

Не, ну в целом-то нормально. ЭВМ, конечно, барахлила или не барахлила вне зависимости от прерываний... ну почти; потом будет история с прерываниями.

Еще к нам пришел работать Саша Литманович (его вы можете найти в Раанане, как и половину наших коллег). Я с Сашей и Леной тоже не очень-то вежливо разговаривал (когда они меня учили жить и программировать). Ну что ж, да, груб был как Привалов.

Затем к нашему М6000 добавили еще СМ-1. ЭВМ так выглядела чуть поэлегантнее, но с придурью. Ее хьюлет-паккардовский оригинал имел 256 индексных регистров, а в Северодонецке сэкономили 254 из них, и оставили два. Поэтому время от времени программе, обычной юзерской программе на фортране, не хватало индексной памяти, так что нам пришлось с помощью метода Монте-Карло, а также такой-то Божией Матери, а также в исполнении Арины Алексеевны (о ней потом) перетусовывать файлы перед сборкой, чтобы получать нужный результат (т.е. фактически симулировать работу линкера, предварительно анализируя все бинарники нах.

А чо, мы не боялись.

Однажды, в какой-то осенний понедельник, прихожу я на работу - а Стремилова нету. Не в том смысле, как Бога или Брежнева, а в том смысле, что он ушел в другую контору теперь. В НИИ Алмазных Шкурок, чего-то такого, около метро Черная Речка. А Барбас уже перед этим еще сбежал. И теперь чо, электронщики есть, а начальника у них нет. Более того, Эльвина Гургеновна наша как раз была в отпуске, поехала на историческую родину, в Армению, где ее привечали как европейку, т.е. сажали за один стол с мужчинами, в то время как бабы толпились на кухне, и выходили только подать еды мужчинам и важной посетительнице.

(Тут некоторые могут начать спорить, мол, армяне тоже европейцы... ну как, Армения же в Азии. В малой, верно? Ну и. Я уже дискутировал с грузинами на эту тему; тоже многие не могут поверить, что они не европейцы, а азиаты. По-моему, это какой-то расизм; чем азиаты-то хуже? Махатма Ганди был азиат, и Мо Ди был азиат, и Акира Курасава, и даже Адам с Евой были азиаты.)

Вместо Эльвины Гургеновны оставался Леша; но Лешу уже высмеяли в коллективе, и надеяться на него не имело никакого смысла.




Вот, но не об этом речь. Я как-то очень быстро, экспериментально, понял, что от наших электронщиков, в отсутствие менеджмента, ни хера не добьешся. Тогда я чо. Тогда я иду к электронщикам в их помещение, да и объявляю. Мол так и так, товарищи; Стремилова у нас больше нет, Эльвина Гургеновна в отпуске, и я временно теперь ваш начальник, так что если есть вопросы - обращайтесь, а если я вам что скажу делать, так делайте, а не ждите две недели, пока Эльвина Гургеновна вернется. Приедет, так и назначит вам другого менеджера.

Ну и чо, все работало. Ведь моя задача, как менеджера, была какая? Eliminate all impediments for engineers to work creatively.

Кстати, такая ж фигня была с карандашами. Наша контора экономила карандаши. Ну вот надо же на чем-то экономить; не на бурильных же колоннах, не на долотах с шарошками, не на манифольдах, не на промывочной жидкости, не на спирте для промывки машинного нуля, не на белых халатах для программистов. На карандашах. И вот я воевал с этой дурой (ну не дурой, она просто прикидывалась) завскладом, что, мол, у нас у каждого терминала должен быть карандаш (раз уж вам ручек жалко), потому что инженеру ходить к себе в комнату за карандашом, потом обратно - это уходит пять минут. Пять минут инженерского времени, плюс потеря контекста.

Короче, шла борьба. Мне еще на руку было, что я был профгуппоргом в аж двух (или трех?) отделах.

А халаты да, вдруг система решила, что программистам нужны халаты. Вообще-то уборщица меня уверяла, что нам и молоко положено, потому что от экранов радиация прет. Ну, я-то был не против, но ей надо было с директором разговаривать, наверно. А я такую херню не буду повторять.

Так вот, нам всем выдали халаты; я, как инженер с транспаранта, засунул в кармашек карандаш - и так и ходил. Еще удобно, что спустишься в молочный магазин (у нашего же подъезда), а там бабки тебе не разрешают в очереди стоять - иди, мол, иди без очереди. Мы не сразу поняли, что дело-то было в том, что рядом станция скорой помощи, и нас за врачей принимали. Ну, знаете, хоть и неудобно, но уговаривать каждую бабку, что мы не такие - еще неудобнее. Так что чего уж там, ладно.

У нас были смежники, Минский Институт Технической Кибернетики (ИТК). И у них уже как бы была система управления бурением, САОБ, навалянная на ассемблере, с качеством кода примерно таким, какое я сейчас вижу у наших смежников на моей нынешней работе. Типа IF (X != 0) X := 0.

Но это я потом все узнал, а так пока я изучал статистику, тогдашний машинный лернинг, технологию бурения, шарошки всякие, давление на манифольде. Мы просто сидели за столами и тупили в книжки и документацию. Нина ходила в ИЭМ (Институт Эксперименальной Медицины), где стоит памятник собаке, где начальницей была полоумная Бехтерева, и где в коридоре вы могли встретить лаборанта с котом в руках, а у кота из головы торчит разъем для электронного кабеля. Была причина ненавидеть их, короче. Была. Но были там и интересные люди, например, одна интересная девушка, лаборантка, дочка академика Аничкова (да, родственник мосту), который в своих мемуарах писал, как его папа в детстве лазил под стол, где Некрасов с друзьями играл в карты, и завязывал Некрасову шнурки на ботинках, друг с другом, чтобы когда Некрасов встал, то тут бы и рухнул.  (Ччерт, это я начитался Зиника, такие предложения городить.)

Я там что-то такое экспериментальное программировал; а потом, когда наши смежники из ИТК стали производить (на имитаторе) какие-то логи, я программировал упаковку данных, чтобы на перфоленту уходило не дикое количество бумаги. Ну там чо алгоритм, есть точность, есть пределы дельты, все это записывается в конфиг, который раз в час повторяется на выходе, а так - записи, зазипованные донельзя. Слова "зазипованные" тогда еще не было, но мне, алгебраисту, все это было абсолютно тривиально; я только наслаждался собственно программированием. Чем были заняты Валера, Гриша, Клим, Коля - я понятия не имел. Они вроде бы изучали документацию на минскую систему. Блоксхемы, скопированнные на каком-то советском копирователе, розовые и нечитабельные.

Потом мы с Гришей и Валерой поехали в ИТК. ИТК в Минске находится через дорогу от Института Математики, в который я до того регулярно наведывался, брал там копии всякого софта для Минск-32. К тому времени я уже любил Беларусь как родную. Песни пел ("Александрына...")

Мы ходили в этот самый ИТК, а также в ихнюю какую-то лабу, смотрели там на этот продукт кибернетических умов. Программисты там были разные; одни в халатах (и в халатиках) скромно что-то кропали; другие же нагло ржали, читали Godfather на языке оригинала, и смотрели на все свысока, с вершин их кибернетики. Ну или кибенематики - это слово как раз становилось популярным у тех, кто был в курсе. Мы с Гришей тихонько посмеивались над их  IF (X != 0) X := 0, но, с другой стороны, нам противопоставить было нечего, а критиковать, лежа на диване, как-то все-таки неудобно. Изучать там было не особо чего - много ли можно нахерачить на ассемблере, да еще чтобы работало. ЭВМ была М6000, это советский (северодонецкий) аналог Хьюлетт-Паккарда, HP2100; по мне так машинка хорошая, только что операционной системы не было (почему-то); т.е. так-то ОС существовала, но система была наваляна прямо на сырое железо, гуляй - не хочу.

Т.к. мы командировочные, нам полагалось кутить. Мы покупали в ближайшем магазе банановый ликер... с тех пор я банановый ликер не пью. А еще однажды мы сходили в ресторан. Я, чисто исторически, в ресторане был третий раз в жизни - небогатое детство, крестьянская культура в семье, для меня рестораны ассоциировались с фильмом "Бриллиантовая Рука". Ну вот, и я типа пошел с ними (с городскими) скорее в роли наблюдателя, чем потребителя. Орала громкая музыка ("листья жгут"), посетители танцевали. Я к тому времени уже вышел из возраста, когда хотелось добыть автомат и перестрелять всех отдыхающих алкоголиков, но далеко еще от этого не ушел, смотрел на людей с отвращением. Валера пошел танцевать, подцепил себе какую-то бабу, и типа дальше с ней тусовался. А мы с Гришей сидели беседовали о чем-то, скорее всего, о программировании. Гриша человек мирный и культурный; я человек дикий и интенсивный; но мы ж программисты!

Там же, в Минске, мы от неча делать изготовили первый выпуск нашей стенгазеты "Оптимальная Правда" - со всякой смешной хренью про нашу жизнь убогую. Единственное что я возражал - употребление слова "Крыжополь" в газете; в существование этого города я просто не верил. Да многие и до сих пор не верят. 

(на снимке - крыжопольчанки)

Как она из Питера вырвалась в Америку, в 16 лет! Ну и там много всего. Из Америки ее потом выперли; она поехала в Россию; поняла, что в СССР анархизма нету, и свалила.

Вот, например, ее приключение на тему "а это, извините, сиськи":

Goldman, meanwhile, decided to help fund the scheme through prostitution. Remembering the character of Sonya in Fyodor Dostoevsky's novel Crime and Punishment (1866), she mused: "She had become a prostitute in order to support her little brothers and sisters...Sensitive Sonya could sell her body; why not I?"^[42] Once on the street, Goldman caught the eye of a man who took her into a saloon, bought her a beer, gave her ten dollars, informed her she did not have "the knack," and told her to quit the business. She was "too astounded for speech".^[42] She wrote to Helena, claiming illness, and asked her for fifteen dollars.^[43]

Обожаю таких людей (правда, сейчас они борются с потеплением, Израилем и "антисемитом" Трампом).

Ну мало ли. кто не ошибается.

Ну вот, Гермашев постепенно становился отвратительным циником. Умный парень был, конечно. Но мерзкий. Я с ним практически перестал общаться, когда увидел, как он избивает своего младшего брата. Это было настолько культурно дико, что мне даже не приходило в голову как-то вмешаться. Просто не знал, как на это реагировать. Но дружить с ним прекратил.

Гермашев же рос красавчиком (да его до сих пор однокласницы мои поминают), но жил недолго, до 19 лет. Раз проявил благородство, когда в Соломбале на трамвайной остановке хулиганы напали на старого учителя, заступился - а его тут и застрелили. Архангельск.

Но у меня завелся другой друг, тоже рыжий, как Ленька, длинный, веселый, Вовка Ярагин. Ярагин жил не так далеко, в одном квартале, тоже на Выучейского. Папа у него был суровый капитан. Вовка тоже потом стал капитаном СевМорФлота. Вовка был большой фанат играть в шахматы, а т.к. играть ему было не с кем (все тупые), то он уговаривал меня играть с ним в шахматы, и я соглашался, и постоянно проигрывал, и у меня от шахмат болела голова. А от шашек и от поддавков не болела, и я иногда уговаривал его сыграть в шашки и уделывал его только так.  В классе Вовка ни с кем не общался, жил своей жизнью - в шахматы с ним больше никто не хотел играть, а что еще-то. А, вот что еще.

Вовка насобачился ходить в кино бесплатно. Ну как. В кинотеатре "Молодежный", около Речнухи, он договорился после сеанса подметать под сиденьями; потом позвал меня, и мы подметали вместе. Семечек, конечно, было до хрена, но кинотеатр был не так уж и велик, управлялись. Зато кина разные смотрели. "Тайну Жоао Корраль", например. Зверское кино, там главного героя собираются казнить прямо в начале фильма ("Сто Лет" было написано muchos años después), ну и потом по сельве все шастают. До того я ходил только на детские сеансы да на всякую дрянь, вроде Трех Мушкетеров и Фантомаса. Трех Мушкетеров я не любил, потому что там много жестокостей; я даже не понимал тогда, что все эти гвардейцы кардинала, в которых тыкают железной палкой мушкетеры, падают убитые. Мушкетеры их всех убивают. Я думал, они нарочно так, потому что кино же. Потом, когда я наконец понял, что нам изображают сплошную серию убийств, кроме тошноты и отвращения эти сытые наглые хари в белых воротничках у меня ничего не вызывали. В том числе и много лет спустя, когда усатые советские придурки пели про полклопа, а потом отрубали голову прекрасной Тереховой. По мне так мерзавцы. Терехова тоже не без греха, конечно.

В каком-то фильме показывали ковбоев, и сообщали, мол, много лет тому назад... и я смотрел на этих людей, спиной к нам, и думал, вот интересно, вот мне когда будет 15 или 16 лет, я буду столь же загадочным парнем, чьи мысли мне сейчас совершенно не угадать. И так с тех пор время от времени и задумываюсь - а вот что будет со мной через несколько лет? А через десять лет? О чем я буду думать? Загадка.

У нас в классе был Саша Шепелев, приятный такой мальчик; его отец ходил на охоту, и однажды принес из лесу маленькую сову; сову им было некуда девать, и Саша в классе предложил кому-нибудь забрать, и, конечно, я тут же предложил свои услуги. Назвали Филей. Мы понятия не имели, сова это, совенок, или что. Сова была, конечно. Филя летал по дому, садился то на портрет дяди Леши, то на икону Николая или Екатерины; иногда просто сидел на стуле. Мы его кормили мясным фаршем. На улицу его тоже выносили, и он никуда не улетал - так, полетает и вернется на руку. Милейшее существо. Он у нас жил где-то больше года, но потом помер. Ну или мы его кормили неправильно, или он какую болезнь подцепил от кур, как знать. Однажды просто нашли его лежащим на табуретке.

В школе у меня так ничо шли все эти алгебра, геометрия, физика - но больше всего я обожал английский. Маргарита Иосифовна была великолепная учительница, и у меня были у нее одни пятерки, потому что ну очень классно преподавала. Обожал английский.

А с другими учителями было не очень, и с Валентиной Александровной, училкой русского и литературы, и с Валентинами Васильевичами. Один Валентин Васильевич учил пению, и он меня ненавидел, а я его. Однажды он меня, за какую-то громкую шутку, схватил за шкирку и выкинул из класса; я упал, у меня в кармане раздавился апельсин. Я пошел по коридору и встретил там Вовку Колесника; Вовку тоже выгнали из класса, и он шлялся по коридору; так что мы пошли шляться вместе. Вовка сказал мне, что ему нужно срочно повидать свою чувиху в пятом классе, и мы с ним пошли на другой этаж смотреть на чувиху. Приоткрыли дверь, там тихо сидел класс, и среди всех эти людей одна была вовкина чувиха, я так и не узнал, которая. Как будто это хоть сколько-нибудь важно.

Вот такая жизнь была. А другой Валентин Васильевич однажды затащил меня в инструменталку и ударил, опять же за громкие шутки. Я тут же пошел к директрисе нашей, к умнейшей женщине, и нажаловался ей, так что в следующий раз Валентин Васильевич только поворчал мрачно в мой адрес, но уже не смел. Потом я узнал, что он раз напал на Валерку Бармина, но Валерка сам ему врезал, так на этом их конфликт и закончился. Я же, врезать... первый раз в жизни я ударил человека по лицу, мне 30 лет было. И к тому времени я хотя бы знал, как это делать.

Весной мне в голову втемяшилось отрезать от какого-то тополя несколько веточек, да воткнуть в банки из под молока. На улице еще снег, март, но эти веточки распустили листочки, и как бы весна. Когда же наступила настоящая весна, я эти четыре веточки посадил около дома. Три прижились, одна сдохла. Потом из них выросли огромные тополя, и даже когда снесли дом, эти тополя стояли, и я видел их на гуглмапсах. Сейчас их тоже снесли. Ну да что ж. Кстати, я тополя никогда не любил, хрупкая древесина, жалкий запах почти гнили... некрасивые деревья. Но других у нас не было; береза слишком привередлива, чтобы прижиться.

Лето было хорошее, и мы с ребятами почти каждый день ходили на городской пляж, валялись там на горячем песке, лезли в прохладную воду Двины... при отливе можно было добраться до бонов и сидеть на бонах, или прыгать с них. Плавать я тогда практически не умел, ну так... до бонов разве что дочухать. При приливе, конечно, до них далеко было.
У меня как-то развилась любовь к бегу, и я любил бежать с пляжа до дому, всю дорогу, там минут сорок бежать, не знаю, сколько в километрах. Хорошо так, бежишь...



7 ноября в Архангельске была, как обычно, демонстрация трудящихся. Не знаю, зачем это нам было надо, но мы любили ломануться и смотреть, как они там идут колоннами, с портретами и транспарантами. Я пробрался дворами и взгромоздился на забор. Но тут под забором шел мусор; он меня с забора стащил, и дал мне пинка; я его за это обозвал как-то, не очень неприлично. Мусор меня за шкирку и в милицию, в детскую комнату. В детской комнате мне дали книги читать, велели посидеть до конца демонстрации, и согласились со мной, что тот милиционер действительно дурак. Ну что ж, если сейчас подумать, с какого бы бодуна умный пошел в милиционеры?

Я повадился частенько ходить в гости к Витьке Камакину. Они жили в старинном деревянном домишке рядом с Домом Пионеров. Оно как бы все олицетворяло - прошлое и будущее, с пионером и пионеркой на паперти, он с барабаном, она с трубой и подбоченившись. А где Камакины жили, там длинный темный коридор (коммуналка же), и в конце их комната, окнами на Павлина Виноградова, где ходит трамвай. Мы играли в конструктор, Витька изображал из заводного ключа какой-то ракетный снаряд, который вжжж так летит. Я понятия не имел, что это такое. Про многоступенчатые ракеты я был в курсе (и рисовал их дома, этак семь ступеней, одна другой меньше, на самом кончике - космический корабль с иллюминатором), а про ракетные снаряды первый раз слышал. Потом нас кормили, какой-то манной кашей с подсолнечным маслом. Съедобно (особенно когда жрать хочется), но я б лучше картошечки с грибами. Эх.

Не, они еще не бедно жили, что, оба работают. Вот Колька Галкин - это да. Он жил на втором этаже большого коммунального дома, рядом со школой. Туалеты там были типа сортир - т.е. какашки из туалета второго этажа пролетают мимо туалета первого этажа, и в выгребную яму. В коридоре стоял такой запах - туалет, щи (в кухне, где керогазы), пеленки сохнут... У Кольки еще были там какие-то мелкие сестренки, все в одной комнате, в большой (э... на взгляд третьекласника), но все это выглядело очень бедно. И Колька выглядел бедно; по-моему, голодал. У нас вообще в классе был разброс в этом смысле. Одни тощие и мелкие, другие высокие и мордастые. Кому как в жизни повезло. Мы не заморачивались; это я сейчас уже придираюсь к СССР. Тогда я был счастлив. Слушал Пионерскую Зорьку, читал всякую хрень, и все принимал безоговорочно.